Людмила Метельская: Как не утонуть в картине
Кот заглотил добычу и осклабился — картина полыхнула из-под коричневого алым подбоем... У хомяка наступила осень — ушел в темень, где тоже есть свой свет, цвет, тени, показал на прощание зубки: у них может быть легкий отпуск до весны... Сигита Даугуле пишет картины с роскошным сложным фоном, а после снабжает забавным героями.
Рядом с Сигитой то и дело обращаешься к слову «космос». Ты видишь бесконечность между роскошной основой ее картин и легкими фигурками, которые бегают по поверхности, благодаря чему ощущается глубина остального живописного пространства. Стоит зайчику, легко обозначенному по контуру, войти ушами в изображение справа и по горизонтали, как ты понимаешь, что он действительно завис над полотном: там глубоко.
Космос легко обнаружить в мастерской Сигиты. Например, между окном и картиной, на которой окно: свет ласкает вас сквозь жалюзи, а рядом холст мерцает маслом с той же степенью интенсивности. Между предметом живым и живописным — та же бесконечность, данность и то, как художница ее воспринимает, что вычленяет для себя и почему интерпретирует.
Между тем, с чем мы уже, казалось бы, знакомы, и тем, как художница предлагает это увидеть, порой возникает дистанция огромного размера, диковинная для каждого Скалозуба.
Ищите старуху-процентщицу, убитую Раскольниковым за пределами рамы, — найдете лишь откинутые ножки да схему преступления: некто с топором, при стрелочке и надписи кириллицей: «Раскольников». «А почему нет? Ведь он же именно что Рас-коль-ни-ков!», — говорит Сигита, человек глубокий, сильный и вполне способный справиться с темой преступления без лишних шуточек. Все, что она оставляет на поверхности, по сути, лишь обозначает, о чем работа. А Достоевский — он внутри картины, в ее фоне: он здесь не просто тревожный — напряженный, сосредоточенный, трагичный. А сверху, в противовес, — почти Митьки. Как черное и белое, а посредине бездна.
Сигита откликается на прочитанное и может написать картину словно на память о том времени, когда читала книгу. Это этап жизни, дневниковая страница, заставляющая думать и не забыть додумать какую-то мысль до конца. Она читала, злилась, вновь и вновь перечитывала «В поисках утраченного времени», пыталась найти, чем ее эти «Поиски» зацепили. Текст нужно было расшелушить, избавить от словесного плена, войти в настроение и передать уже не фабулу, а его. Вы увидите на полотне ребенка, испугавшегося жизни и не согласного выходить из рамы в открытый мир. Сигита посмеется: это не ребенок, это Пруст.
Застывшее в ужасе перед действительностью большеротое создание, почти привидение на фоне сумрака, внутри которого ему уютно и хорошо... Это он — не готовый выходить из грез и сновидений, впускать в свой день повседневность и свет.
Пруст Сигиты смотрит из своего космоса в наш и никогда оттуда не выйдет.
Космос как безграничное, насколько это возможно для живописца, пространство, как бесконечное множество составляющих Сигите близок. В 18 лет она увидела Лондон с высоты: пестрый и разноцветный, он тем не менее имел единый тон — «бежевато-коричневато-туманный и абсолютно прекрасный». Взгляд с высоты позволяет делать обобщения, и в том числе цветовые. Когда-то у Сигиты был период написания узнаваемых, а потом неподробных, настроенческих «карт», «схем», «планов» города и пространства вообще. Позже она поняла: смотреть на все с высоты или, наоборот, приблизившись к крупице этого всего на расстояние макросъемки — значит увидеть в принципе одно и то же. И стала писать подробности — трещинки, прожилки с легкими переливами цветов, чередуя фактуры и обозначая с их помощью свою бесконечность, которая есть и при входе в глубь явления, и при счастливом выходе из него. Почему счастливом? А хотя бы потому, что
на выходе, на самой поверхности картины вас встретят ее зверята, ангелята, человечки — палка-палка-огуречики.
В ее фантастически интересных фонах вам могло померещиться что угодно — художница отправила вашу фантазию на долгие работы и слегка обозначила направление образами: они пожелали счастливого пути.
Она аскет — пишет картину, в которой все упорядочено и лишнего не может быть никогда. А после пускает по ним легонькие фигурки — погулять. Оговоримся по поводу героев и фонов: по отношению к работам Сигиты эти обозначения вряд ли правомерны, но воспользоваться ими она разрешит. Так что продолжим: сцепление героя картины с фоном порой бывает гораздо более надежным, а диалог — вполне оживленным. Вот вам «Слон» — даже не столько слон, который еле угадывается, сколько воплощенное желание его погладить: доверчивого, чуть розоватого, бархатного и в трещинках, как земля. Желание это огромно и, как сам герой, до краев заполняет картину.
Ее «Сафари» предлагает выезжать на природу и не охотиться — любоваться зверьем на лугах, чуть притененных в ожидании дождя как благодати. Рай для животных, по С.Даугуле, — это когда везде, даже в воде, зеленеют и отражаются пастбища. Это ее пожелание: пусть так будет всегда.
Она любит животных — называет себя воинствующей зеленой. Но полотна ими не перегружает и с подробностями животного мира не знакомит. Ее котам можно глотать птичек — там они хранятся, как Иона во чреве кита, их история не закончена: космос есть космос. А улыбаются коты или показывают зубки — решать вам. Сигита дает нам право додумывать увиденное и понимать на свой манер.
Что мы увидели:
- «Агата Кристи. Без цензуры» с разбросанными повсюду схематичными жертвами преступлений. Они выпуклые, но обозначены только по контуру: или придуманы, или существуют на самом деле — еще отсвечивают серебром никем не закрытые глаза.
- «Янова ночь» в звездах, спустившихся на землю, и с чьей-то сброшенной маской: был карнавал, закончился, все свободны и вольны.
- «Натюрморт старой девы» с долгой чередой слоников на мебели, плавно мельчающих в размерах: выстроившись по горизонтали, они тем не менее являют глазу перспективу, уводящую вдаль — за убывающими шансами, за женихами, которым было отказано: первый, третий, пятый, а вдали уже нет никого.
- «Ангел», готовый воспарить над не до конца запрятанными граффити, словно из них них же и вылететь, — дребезжит в воздухе пальцами, превращает в крылья.
- «Домашний любимец» — дом, густо населенный детьми, оживленный их гомоном, смехом и нарисованным котом.
Стилизуя рисунки, Сигита словно говорит с нами на нашем языке, а мы словно пишем ее рукой истории о самих себе.
Сигита знает много языков и книги предпочитает читать в оригинале. Ее кабинет в них, как в обоях, в полках до потолка, и картины становятся итогом рассуждений. Она не паразитирует на уже существующей реальности и не делает копий с пейзажей или цветочков — создает реальность свою. Она интеллектуальная художница — мыслящая, ироничная. Настолько ироничная, что ход своих мыслей прячет, раздумьями не делится — являет итог, к которому позволяет не относиться всерьез, и все делает для того, чтобы сбить возможный пафос. Она не претендует даже на то, что фигурки у нее веселенькие: один будет смеяться, другой грустить, все зависит от «принимающей стороны».
И чем больше вариантов реакции, тем лучше.